В 1869 году в русле общей либерализации правительство разрешило частные газеты. Но поскольку оно твердо придерживалось принципа "что нужно Лондону, то рано для Москвы", тьфу, Эдо, то журналистам было запрещено писать о религии, политике и юриспруденции. Запрещались также публикации, вредящие общественной морали. Нарушение этих правил было чревато штрафами, конфискацией тиража и тюремными сроками. Но тут вышла легкая промашка. Первыми издателями и газетчиками стали люди, только что вернувшиеся с войны. Или граждане вроде Джона Блэка (да, да, того самого, что в присутствии Окубо и Кидо дифирамбы якобитам пел). И помешать этим товарищам писать и публиковать то, что они хотели, можно было разве что при помощи расстрельного взвода - и то никакой гарантии. В общем, началась Великая Газетная Война, продолжавшаяся с переменным успехом до 1897 года, когда Англия, тьфу, правительство сдалось и даровало стране свободу печати. (*)
Но это все еще на прялке, а пока тридцатилетняя война идет вовсю, стороны развлекаются, как могут. Газеты публикуют бешеные совершенно репортажи о чиновничьей некомпетентности, чиновники конфискуют тираж нескольких изданий, в ответ пресса... проводит торжественные похороны. Гроб с погубленными номерами на руках несут к центральному токийскому храму Каннон, там служители Будды (у них ритуал пышнее) проводят пышную погребальную церемонию, народ читает сутры, жжет благовония и произносит прощальные речи.
Полиция стоит и смотрит. А что делать? Дух, то есть ками, у газетного номера есть? Есть, он у всего есть. Тираж угробили? Угробили. Могут частные лица частным образом почтить ками церемонией? По закону - да, могут. А что этих частных лиц за сто тысяч - ну так и газетные ками не чета прочим, их многие хотят ублаготворить... В общем, тупик. Так и похоронили. Ушли тиражи на новое перерождение.
Правительство, впрочем, если верить Бринкли, в долгу не осталось и постановило, что впредь на такого рода похоронах могут присутствовать только ближайшие родственники - то есть сотрудники редакции.
(*) Иностранные наблюдатели отмечали, что после отмены цензуры тон газет и журналов стал на порядок более мирным.